В эти январские дни в помещениях петербургской общественной организации "Жители блокадного Ленинграда" на Невском пр., 104, не смолкает телефон: звонят журналис­ты договориться об интервью, чиновники – пригласить на торжественные мероприятия, администраторы – по поводу распространения билетов на концерты. Около дверей Ирины Борисовны Скрипачевой, председателя правления общества, возникает даже очередь из желающих утрясти вопрос, что-то согласовать, подписать, просто поздравить.

"Петербургский дневник": Ирина Борисовна, в сентябре 1941 г. вам было 10 лет. Много ли помнится о тех днях?

Ирина Скрипачева: Я родилась, крестилась и женилась, как говорится, в Смольнин­ском районе Ленинграда (ныне – Центральный район Петербурга. – Ред.). Жили мы с мамой (отец погиб во время финской кампании) на 4-й Советской ул. в доме 38, у Овсянниковского сада. На Песках, как говорили раньше. Сами понимаете, территория между Москов­ским вокзалом и Смольным в годы войны и особенно блокады была целью для бомбежек фашистов. 

Примерно с августа стали исчезать продукты. Появились нормы на хлеб. Я помню, как мама повела меня в Таврический сад, где давали манную кашу, а еще теп­ло было на улице. Но никому из нашей многочисленной родни и в голову не при­шло запастись хотя бы крупами, сухарями. 

А с 8 сентября события развивались очень быстро: нарастание бомбежек и отсутствие продовольствия. 

Что надо отметить: была высокая организация. Дворники звонили и стучали в квартиры, выгоняли жильцов в бомбоубежища, напоминая взять с собой необходимые вещи. 

Отдельных квартир тогда были единицы, все жили в коммуналках. Но мама быстро поняла, что и в бомбоубежище спасения нет (из него в случае прямого попадания можно не выбраться), и мы пере­стали спускаться в убежище. Во время воздушной тревоги просто стояли в парадном в проемах меж­ду косяками. 

Ведь как было: застучал метроном, сообщая о начале бомбежки, потом диктор объявил отбой, и практически сразу же – снова метроном, второй налет.

"Петербургский дневник": Простите за банальный вопрос: что же помогло выжить?

Ирина Скрипачева: Жили мы сплоченно, дружно, держались друг за друга, за родственников, за хороших знакомых. Только так и можно было выжить. В Заячьем пер. жила мамина тетя Настя Залепухина, я звала ее крестной, хотя крестным был ее муж. Она и стала эпицентром общения всей родни, она и спасла маму от голодной смерти. Где-то в конце ноября мамочка слегла, отправила меня к тете Нас­те, дав записку. Я иду по Дегтярному, разворачиваю записку, читаю: "Настя, у меня открылся кровавый понос, не могу встать. Если есть что-то – дай Ире". 

А мы, хоть и дети, но понимали, что кровавый понос – это верная смерть. Я вам так скажу: страшнее смерти от голода ваших близких ничего нет. Хоть и притупилось сознание голодом. 

Прихожу к бабе Насте, отдаю записку. А она как раз обменяла у дворника свою каракулевую шубу на кусок шкуры кабана. С одной стороны шерсть опалена, а с другой все, что можно было срезать, срезано острым ножом. Так баба Настя отрезала от этой шкуры кусочки, топила на буржуйке снег и варила – получался застывший бульон. Дала она мне неполный граненый стакан этого желе, в котором виднелось три-четыре кусочка шкурки. Я принесла его мамочке... и мамочка вскоре встала. Мало того, она дожила до 92 лет.

На Южном кладбище поставлен ей памятник. И спасибо Александру Николаевичу Ржаненкову за то, что мамочка (Грицай Надежда Ильинична) похоронена на одной из центральных линий. На памятнике выбита медаль "За оборону Ленинграда". Пока я не видела ни у кого на Южном кладбище такой медали на памятнике.

Ноябрь. На карточке хлеба нет, есть нечего. Тогда спасла дальняя родственница тетя Люба. Она работала в табачном магазине, что стоял на углу Невского и Литейного. Магазин закрывался, и тетя Люба дала маме три пачки табака в коричневой обертке и несколько пачек "Беломорканала". Возьми, говорит, пригодится. Мама вышла с этим табаком на Мальцевский (ныне – Нек­расовский) рынок. К ней подошла женщина, познакомились. Оказалось, что табак нужен мужу той женщины, а он работал на мельнице им. Ленина грузчиком. Так мама меняла табак и какие-то вещи на неполный стакан замусоренной муки. Позже я поняла, что грузчик счищал остатки муки с пустых мешков. Чайную ложечку этой мучной трухи с ворсинками рогожи заваривали на буржуйке. 

Когда открылась Дорога жизни, приятельница эвакуировалась. Мама тоже пошла в военкомат, но по возвращении сказала: нет, эвакуироваться не будем, нас никто нигде не ждет, вся родня здесь, да и нам уже не с чем ехать. Теперь я понимаю, что это было верное решение, ведь на дне Ладоги лежит мертвых больше, чем на Пис­каревском кладбище. Да никто и не считал, сколько их покоится в земле, а сколько – на дне. Понятно, что численность населения в Ленинграде того времени была четко зафиксирована, но к нам ведь бежали и из Ленобласти, и из Карелии, и из Прибалтики.

"Петербургский дневник": О страшном быте блокадников написано много. Что помнится вам?

Ирина Скрипачева: За водой приходилось ходить на пожарку на 3-ю Советскую. Она и сейчас там. Ковшиком черпали из люка воду, иногда и сваливались туда. У нас в доме был большой медный чайник, и, когда мама слегла, я пошла с ним за водой. У пожарной части мне начерпали воды, а на лестнице я споткнулась, половину расплескав: ступеньки-то были обледеневшие. Помню,  маминых двоюродных сестер поселили в чьей-то комнате на ул. Герцена – тогда управдомы открывали опечатанные комнаты уехавших или погибших жильцов. Там была комната, уставленная стеллажами с книгами. Ими топили буржуйки.

Помню, как в конце зимы я вся завшивела, началась чесотка. Мама вычесывала вшей гребнем на газетку, которую потом сжигала в буржуйке, обмазывала меня мазью, туго заматывала в простыню, а на­утро вся эта нечисть погибала.

Раньше не очень-то можно было об этом говорить, но вот вам еще одна картинка. В марте 1942 г. в газете было написано, что все блокадники вышли на улицы и убрали свой город, предотвратив эпидемию. Когда я об этом рассказала на встрече с иногородними блокадниками и специально сделала паузу, они предположили, что, наверное, убрали город от трупов. Нет, в марте 1942-го трупов на улицах не было. Город убрали от замерзших и начинавших подтаивать экскрементов, которые зимой люди выливали прямо на улицу.

"Петербургский дневник": В блокадном городе работали школы. Вы тоже учились?

Ирина Скрипачева: В 161-ю школу на 6-й Советской я пошла в мае 1942 г. Мамы сдавали в школу наши карточки, и нас по очереди ставили на усиленное питание, так что мы в школе завтракали и обедали. Это многим истощенным детям спасло жизнь. После утренней линейки в перерывах между бомбежками мы занимались в классах. Наша учительница Анна Петровна была нам больше чем мать. Домой-то ходили только ночевать. Мама работала в госпитале, дежурила сутками. А 16 апреля 1943 г. она ушла на дежурство, мы же с классом сидели в бомбоубежище, был налет. Я сижу и думаю только о том, что дома есть какая-то оставленная мне еда. Вылезла, воспользовавшись отсутствием поблизости учителей, через маленькое окошко, сбегала домой, употребила, а портфель-то в школе остался. Иду после отбоя в школу – в дверях стоит директор Александр Федорович, все остальные-то еще не вернулись! Он приводит меня обратно в убежище: "Анна Петровна, ваша?" – "Моя". – "Оставить ночевать". Она меня спрашивает: мама дежурит? Ну вот и славно, говорит, мне веселее ночевать с тобой будет. А подружка Валя сказала: давай удерем, у меня мама тоже дежурит. Мы пришли в класс, взяли портфели и сбежали. В эту ночь в нашу школу попала бомба... С Валей мы дружили до последнего ее дня.

Ели на уроках и засыпали за партами вплоть до окончания войны. Учителя нас не будили. Помню, подружка привезла мне рябину, я положила ее в парту и время от времени по ягодке отправляла в рот. Обжор­ство мое кончилось в 1950 г., когда я стала студенткой. И, когда идут неприятные споры о том, какого возраста детей надо причис­лять к блокадникам, я не устаю повторять: чем меньше тогда был человек, тем больше в нем блокады. Ученые-медики исследовали, что острая нехватка питания сказалась преж­де всего на наших костях и зубах, причем это передается по наследству вплоть до третьего поколения. Я это вижу и по своей дочери, и по внуку – кости у них хрупкие.

"Петербургский дневник": Ирина Борисовна, вам даже некогда цветы в вазу поставить. Так и крутитесь?

Ирина Скрипачева: Дел очень много, особенно в юбилейные дни. Мы выпускаем книги и брошюры, блюдем памятники, организуем мероприятия. А журналиста, чтобы все это описывать, у нас нет. Некому заменить Зою Таратынову, которая безвозмездно и беззаветно трудилась вместе с нами на этом поприще. Бьемся за то, чтобы Дорога жизни была передана в федеральное подчинение. Территория вдоль Ладоги от Осиновца до "Разорванного кольца" в Коккорево находится в запустении, а рядом все застраивается коттеджами. Это наша боль. 

Мы здесь крутимся с 2003 г. В моей общественной должности есть свои наработки, свои связи и свое умение. Меня знает руководство, я знаю, куда и к кому идти. Где не успеваю – передаю полномочия другим членам общества. Прежде всего заместителю Антонову Юрию Николаевичу, который все принимает и совершенствует, и другим членам правления. Но мы все-таки потихоньку выдыхаемся, и перехватить эстафету долж­ны потомки блокадников. Но пока реальной команды потомков не сформировано, мы еще в стадии рождения этого движения.