Писатели рассказали о Дне Победы
Первый День Победы отмечали в Ленинграде все, а вместе с ними и писатели. Сегодня одни из них вспоминают, как это было в городе, другие – в эвакуации, третьи – как довелось отметить праздник нашим солдатам уже позднее, во время войн в горячих точках.
Писатель, ветеран войны Даниил Гранин:
В День Победы мы с женой пошли на набережную. Там творилось что‑то невероятное! Люди были такими счастливыми, какими многие из них никогда не были. И такими горестными, какими тоже никогда не были. Все чувства обострились до предела.
Мы отмечали Победу, которая для многих состояла из двух частей: первое – это то, что мы победили, и второе – то, что война закончилась. Это разные чувства – и оба святые.
Первый День Победы отмечали в Ленинграде все, а вместе с ними и писатели. Сегодня одни из них вспоминают, как это было в городе, другие – в эвакуации, третьи – как довелось отметить праздник нашим солдатам уже позднее, во время войн в горячих точках.
Писатель, блокадник Михаил Кураев:
То ли накануне, то ли за завтраком я умудрился совершить некое наказуемое деяние. Может быть, подрался со старшим братом, может быть, нагрубил, может быть, отказался есть кашу из непостижимых для родителей амбициозных соображений… Уже не вспомнить. Но последствия памятны… Родители и образцовый старший брат, одетые по-выходному, в торжественной неспешности отправляются "в город". Это Кандалакша, 3 года державшая на своих плечах заполярный фронт. Почему же я был наказан в праздник? Только потом, чуть повзрослев, я понял, в чем дело. Все дело в том, что в нашей избушке не было замка, запиралась она только изнутри. Всегда нужен был сторож. А еще, повзрослев, подумал, что "наказанные" – неотъемлемая часть общественной системы, обнажающая несовершенство системы и как‑то это несовершенство компенсирующая. Может быть, и не случайно я попал в Комиссию по вопросам помилования.
Итак, я встретил День Победы на посту, который был доверен без полутора месяцев шестилетнему "часовому". Отревевшись, я вышел на крыльцо. На батарее за огородом было безлюдно. Только один часовой с винтовкой на плече (наверное, такой же бедолага, как я) тоскливо слонялся между каменных кладок. Задранные стволы по привычке смотрели в зенит.
А мой праздник, мой День Победы придет в сорок шестом и тоже весной, когда отец в форме подполковника, с маузером в кобуре, вернется домой, прибавив к медали "За оборону Советского Заполярья" медаль "За Победу над Японией".
Писатель Илья Штемлер:
Мне было 12 лет, и я учился
в пятом классе. В тот майский бакинский денек пацаны перед уроками
гоняли в футбол на школьном дворе. Дворник – одноглазый Захар – отобрал
мяч и объявил об окончании войны. Пацаны были недовольны, потому что
наша команда явно выигрывала. А тут Захар влез со своей победой… "Домой
идите, хулиганы! Клянусь аллахом, сегодня главная победа".
Двор
встретил меня непривычной тишиной. Лишь со стороны полуподвала,
в котором жила моя бабушка, доносился непонятный звук. Обеспокоенный,
я поспешил к бабушке, и увидел, как моя бабушка, авторитет и моральная
опора всей нашей улицы, сидит на полу и плачет. Нет, не плачет, а воет…
"Вот, Илюша, закончилась война, а мой сын Женичка, твой любимый дядя,
не дожил до этого дня. Неизвестно, вернется ли и твой папа…" Бабушка
вновь принялась проклинать Гитлера. И его родителей, и всех его
родственников. Весь двор знал, что бабушкины проклятья, как правило,
материализуются…
А через несколько дней вернулся мой папа. Он вошел в квартиру в мятой гимнастерке и сапогах, с медалью на груди. Пройдя всю войну от Моздока до Будапешта в должности санинструктора… "А… вот и Петя вернулся", – сказала бабушка так, словно папа вернулся из театра, где он до войны работал заведующим литературной частью. Папа, не снимая со спины тощий вещевой мешок, обнял плачущую маму, меня, сестренку и бабушку… Дядя Женя так и не вернулся, однако бабушка ждала его до самой смерти.
Писатель Александр Рубашкин:
Я был политизированным мальчиком, вернувшись в Ленинград из эвакуации после блокады с бабушкой. В 15 лет я заканчивал восьмой класс и следил за сводками регулярно. Берлин мы уже взяли, и утром 9 мая из черной тарелки репродуктора у себя дома я услышал, что мы победили. Учился я далеко от дома, школ в Ленинграде после блокады было мало. Я побежал на Петроградскую сторону в район Госнардома. Народу повсюду было – тысячи, как на демонстрации. В ту пору мобильников еще не было, и никому из друзей я позвонить не мог. Откуда‑то звучала музыка, малознакомые люди обнимались. Часа два я дышал этим счастливым воздухом Победы, и, устав, пошел домой. Была теплая погода, всюду гремела музыка.
Писатель, участник войны в Афганистане Николай Прокудин:
Мне довелось встретить День Победы в Афганистане дважды: в 1986 г. и в 1987 г. Первый День Победы был спокойным и праздничным. А второй День Победы был одним из самых трагических за 2 года моей войны – батальон попал в настоящую мясорубку. В том бою погибли 12 человек и 36 ранило. Меня самого в этот день чудом не убили, три или четыре раза…
На мое удивление, колонна БМП вошла в кишлак легко. Неожиданно духи открыли стрельбу со всех сторон. Еще чуть‑чуть – и грохнут. Из башни высунулся Серега, что‑то крикнул, махнул рукой и вновь скрылся из вида. Я расстрелял последние два магазина и пополз к ящику за патронами. Едва я скрылся в канаве, как на том месте, откуда я вел бой несколько секунд назад, разорвались две мины.
Духи продолжали бесноваться из‑за того, что не могли никак меня достать… Лежа в воронке, я достал гранату из нагрудника и швырнул подальше, в сторону стреляющих из кустарника. "А теперь беги, беги, черт тебя побери!" – скомандовал я сам себе. Заставить себя это сделать было не просто. Вскочить, подняться, мчаться из последних сил. Пулей устремился в погоню за машиной и в несколько прыжков догнал ее. Догнать‑то догнал, но оба задних люка были закрыты! Даже у стоящей бронемашины его открыть – проблема! Дверь обычно удается отпереть ударом ноги по ручке. Рукой и на ходу – нереально. Но ужас и стремление к жизни делали свое дело. О чудо! Резкий рывок за рукоятку – и тяжелая дверца распахнулась, едва не сбив меня с ног. По броне барабанили пули, и некоторые, будто злобные шмели, залетали в открытый люк, застревая где‑то в глубине машины. Броню подбрасывало на ямах и кочках, но механик гнал, не разбирая дороги, к спасительному повороту… Я выбрался из люка, чихая и кашляя в клубах поднятой пыли.
"Никифорыч! Жив?! Что с тобой? Ты весь в крови! Куда тебя ранили?" – встревожился Серега, подбегая ко мне.
Я машинально попробовал стереть кровь с одежды, но сумел ее только размазать. "Лифчик" и маскхалат от головы до пят были перепачканы кровью. "Это не моя…"
Таким был мой День Победы в Афганистане.