Известный петербургский артист Иван Краско рассказал «ПД» о том, почему ему не нравится антрепризный театр, почему в свое время он вступил в КПСС и как вышел из партии, а также о своем отношении к «Зениту» и о том, почему у него такой ершистый характер.

"Петербургский дневник": Иван Иванович, спасибо, что согласились с нами встретиться.

Иван Краско: Вообще-то я настороженно к СМИ отношусь: у меня такое ощущение, что про меня уже все известно. Я однажды в буквальном смысле гонял одну журналистку, которая с крайне некорректным вопросом про моего сына Андрея подошла. Ох, как я кричал на нее, как гонял! Оператору кричал: «Снимай, чтобы в редакции тоже знали, какая она!»

Отношение к культуре, я считаю, у нас пока неопределенное. Все эти инновации, которые имели место быть, они как революция. Идея заменить репертуарный театр антрепризным, я считаю, вредна и опасна, потому что те же коммунисты, которые считали театр своим идеологическим помощником, верно и мудро рассуждали, когда люди ходили в театр чаще, чем в кино.



"Петербургский дневник": Так в чем же все-таки заключается актерская профессия?

Иван Краско: Актер может выпускать свои эмоции столько, сколько это потребуется для роли, для своего персонажа, но он контролирует их, он же нормальный, а не сумасшедший. Но не каждый может руководить своими эмоциями и своими мыслями – не играть, а быть на сцене.

В культуре заключена, как мне кажется, национальная идея, но нельзя требовать от театров самодоходности. Притом что если уж говорить о качестве антрепризного спектакля, то оно зачастую оставляет желать лучшего. Из столицы приезжают коллективы и привозят откровенную халтуру. А развлекать и потешать – это не главная задача театра. Его цель, как писал Николай Гоголь, в другом: «Театр – это кафедра, а актер – проповедник».

Театр родился потому, что человек стал встречаться с внешними обстоятельствами, которые не мог постигнуть. Эти скоморохи-лицедеи, которые замечали многое и смотрели острее на мир, помогали другим познавать мир. Это и есть задача театра. А театр зачастую идет на поводу у зрителя. Я сколько говорю студентам своим: «Вдумайтесь, вчитайтесь в шекспировские слова, в слова Гамлета о том, что актеры – это летопись и воплощение своего времени. Кого ты хочешь играть – пьяницу и так жить? Какой от тебя прок? Чему ты можешь научить русскую нацию?»

"Петербургский дневник": А студенты ваши и подрастающее поколение в целом какие эмоции у вас вызывают?

Иван Краско: А молодежь разная бывает. Есть те, кому, как сейчас говорят, «до лампочки» все происходящее. Они не дождутся того момента, когда Россия воспрянет ото сна. И я считаю, что как раз в такой ситуации театр может помочь. И разумные деятели театра говорят, что репертуарная политика театра – это стержень, тот курс, по которому можно вести подрастающее поколение, своих детей. Если это Театр юного зрителя, то с детских лет.

Я говорю то, что думаю сейчас в силу своего возраста. Наверное, имею право. В советские времена я такого права не имел. А мое удивление этим обстоятельством привело к тому, что я одним из первых вышел из КПСС, когда началось понимание и перестройка. Со мной долго беседовали в райкоме, а потом этот человек проводил меня и, пожав руку, сказал: «Иван Иванович, это так печально все». А я ответил: «Конечно, печально».

Я вообще вступил в партию очень поздно под давлением авторитетного человека, который вместе со мной служил в БДТ, Николая Корна. Он мне объяснил, кто я по духу и что я больше думаю об интересах театра, будучи совсем молодым актером по стажу. «Я не могу понять, почему ты не в партии. В этом есть некая несправедливость», – вот так он сказал мне. Я же был командиром корабля, а потом 3 года учился на филфаке Петербургского университета и работал там же. Был старше своих однокурсников на 5-10 лет, у меня тогда уже была биография.

А потом я был секретарем партбюро в Театре им. Комиссаржевской, я вовлек в партию ведущих актеров: моего однокурсника Станислава Ландграфа, Владимира Особика и Ивана Дмитриева, народного артиста Советского Союза. А поскольку главный режиссер Агамирзян был коммунистом, идеально советским человеком, то никаких политических расхождений не было. А вот в БДТ могли расходиться, потому что Георгий Товстоногов вообще не состоял в партии, как и Ефим Копелян и Павел Луспекаев. Георгий Александрович, видимо, считал, что не достоин. Я был председателем месткома и высказал главному режиссеру все. Он месяц от меня бегал, а потом заявил, что понял суть проф­союзной работы – это помощь театру и каждому его сотруднику в отдельности в интересах театра и в интересах каждого.

"Петербургский дневник": А вы сами какую суть поняли, какая идея вас сейчас греет?

Иван Краско: Меня греет надежда на то, что люди вернутся к образу здравомыслия. Ликбез – мощнейшая кампания была, а народ был поднят на такие пятилетки мощные. Поэтому было и «За Родину, за Сталина», поэтому и войну выиграли.

Сейчас другие времена, другие умы, поэтому надо это умнее делать, гуманнее, демократичнее. Рваться во власть – не главное, главное – чтобы каждый человек занимался своим делом. Это заложено в природе человека, надо разглядеть это в каждом ребенке и помочь найти ему свое призвание, к чему его призывает душа. Если ему играть на пианино приятнее, пусть он играет, не надо заставлять его быть хирургом или юристом, потому что там больше платят. Нравится ребенку играть в футбол? Пусть играет.

"Петербургский дневник": Кстати, о футболе, о нашем «Зените»...

Иван Краско: Я его очень уважаю. Такие славные ребята – Мигель Данни или Кришито. Нравятся они мне, но все равно они – наемные игроки в Петербурге. Сейчас, как мне кажется, только один человек больше всех в команде любит Петербург – это синьор Спаллетти. Я вижу, что этот человек честно работает. Меня радуют победы «Зенита», мы же за ними и ходим на стадион. Хотя я считаю, что энергия болельщиков передается не только с трибун – есть некие волны, которые поддерживают ребят даже за границей.



"Петербургский дневник": А мировой политикой интересуетесь?

Иван Краско: Есть несправедливость, которая меня выводит из себя. Природа не выдумывает партий, кроме своего стада, кроме своей стаи, для выживания. Но поскольку человечеству дана более сложная система общения – вторая сигнальная система, естественно, что люди организуются в сообщества. Но антагонизм между государствами и определенные сферы влияния, мне кажется, приводят к войнам, а это несправедливо.

"Петербургский дневник": Вы написали уже две книги. Планируете дальше продолжать?

Иван Краско: Конечно. Родился у меня «Жил один мужик» (книга такая), а метастазы продолжают развиваться и расти. Так что думаю, что будет скоро, как сейчас модно делать, «Жил один мужик-2». Есть злые истории, а есть социальные: «Жил один мужик сельский, приехал он в город, в метро спустился осторожно и диву дается, что ж такое: места для инвалидов, для пассажиров с детьми, для пожилых, а сидит сплошь молодежь. Стоит в сторонке бабуля-блокадница, никто ее не замечает. Пригляделся мужик, а у молодого человека проводки из ушей. Мужик по­думал: «Это инвалид по слуху». А девушка сидит глазами моргает, в упор старушку не видит. Видать, инвалидка по зрению. Подходит мужик к этой бабуле и говорит: «Слушай, подруга, молодежь-то какая больная вся пошла». «С чего ты взял?» – спрашивает бабушка. «Как же, вот не слышит ничего, вот не видит нас с тобой в упор», – ответил мужик. «Старый ты лопух! Это все инвалиды по совести». Я могу показать документ – удостоверение Союза писателей. Не зря же приняли в петербургское отделение, а потом выдвинули в российский.

Многие считают, будто «Жил один мужик» – про меня. Например, «Жил один мужик, женщин любил до потери сознания. Увидит молодую да красивую – хлоп в обморок. Помер холостяком. Кому нужен такой припадошный?». Становлюсь злее социально: Георгий Товстоногов был, видимо, прав, говоря, что у меня амплуа – социальный герой, и я играю на сцене то, что проповедую в жизни. И это привело меня, знаете, к какому интересному выводу? Что не нужно ничего играть. Надо сделать роль своей настолько, что ты сам выходишь на сцену и все накопленное тобой особым образом воздействует на зрителя, что люди в зале, даже впервые тебя видя, понимают, что ты не зря вышел, что ты серьезно что-то скажешь.

Всякую дребедень играть я отказываюсь. Убийц не могу – это отражается на моем здоровье. Мне Владимир Бортко предложил сыграть роль страшного убийцы Черепа – у меня тут же инфаркт. Через 2 года дали роль человека с темным прошлым – опять приступ. И тут я понял: мне такое играть не надо, роли бесследно не проходят для актера.

Я терпеть не могу, когда зовут в рекламу. В хорошей снимусь, например, как в Рождественской ярмарке, – это пожалуйста. А вот лекарства рекламировать – никогда в жизни. Вот такой я ершистый дед оказался – обламывали много.