"Петербургский дневник" публикует бесценные воспоминания людей, переживших блокаду Ленин­града. Дайли Робертовна Брейдис – автор публикуемых сегодня воспоминаний. Она родилась 1 декабря 1922 г. в Латвии. В два года с семьей переехала в Лен­область. Окончила ЛГУ. Работала в Латышском государственном университете.

В начале июня 1941 г. я, студент­ка II курса геофака Ленин­градского государственного университета, успешно сдала шесть экзаменов и уехала отдыхать к родным на станцию Толмачево. Там 22 июня и услышала по радио речь Молотова о нападении немецких войск на нашу страну. В августе поехала в Саблино, где должна была пройти практику.

Первого сентября пришла в университет на занятия. Выяснилось, что лекции читать некому – профессуры нет, все разъехались. На первом этаже Главного здания собралась толпа растерянных студентов. Из них ректорат совмест­но с парткомитетом сформировал три отряда для отправки на оборонительные работы. 

Мой отряд направили на Гореловский аэро­дром близ Красного Села. 

Немцы бомбили и обстреливали его, а мы засыпали воронки и выравнивали летное поле. 

Заслышав гул подлетающего немецкого самолета, мы бежали на окраину аэродрома и прятались в траншеях, а чаще попросту навзничь ложились на землю. 

Дней через пять нас перевели в менее опасное место. Мы стали вырезать куски дерна и маскировать ими уже вырытые ленинград­скими женщинами зигзагообразные траншеи. С немецких самолетов на нас сбрасывали издевательские листовки. Помню такую: "Ты не плачь, товарищ Сталин, что отдали город Таллин. Чечевицу до­едите – Ленинград, Москву сдадите". А мы скандировали: "Чечевицу доедим, но Ленинград не отдадим" – и рвали листовки. 

Через день или два обстрел территории стал непрерывным. Окопницы и мы, студентки, засели в траншеях. Около полудня мимо нас пробежал какой-то командир, крича: "Что вы тут сидите? Бегите, немцы уже в Красном Селе!". И мы побежали по пашням и огородам, а вокруг рвались снаряды. К счастью, из студенток никто не погиб и не был ранен. Добежав до Лигово, сели в трамвай и приехали в город, грязные и чумазые. 

Отдохнув у сестры в доме на Невском пр., я отправилась в свое студенчес­кое общежитие. Выяснилось, что жить там невозможно: все окна, выходящие на пр. Добро­любова, были выбиты ударной волной во время бомбежки территории зоосада и Госнардома, а пол усыпан осколками стекол. При­шлось собрать вещи и поселиться у сестры.

В октябре 1941 г. я поступила на двухмесячные курсы медсес­тер. Эти курсы были настоящим испытанием на прочность. Мы, курсант­ки, были голодны, мерзли в не­отапливаемой аудитории. Я сдала все экзамены на отлично и получила квалификацию медсест­ры военного времени.

Самое трудное испытание наступило в декабре. В семье сестры не было никаких припасов. Сестра, ее демобилизованный после тяжелого ранения муж и я получали по 125 граммов хлеба. К концу декабря я так ослабла, что с большим трудом могла принести бидон воды из проруби на Фонтанке или сходить за кипятком в дом, расположенный на другой стороне Невского пр. Вскоре в него попала бомба. Тогда и позже, во время бомбежки Куйбышевской больницы, наш дом ходил ходуном, но в бомбоубежище я не спускалась, так как уже знала, что от прямого попадания там не спасешься.

Двадцать седьмого декабря 1941 г. я получила повестку, предлагавшую явиться в военкомат Куйбышевского рай­она. Сразу отправилась туда, предъявила свой паспорт и через 15 минут вышла оттуда без паспорта, но с командировочным предписанием прибыть в эвакогоспиталь (ЭГ) №1444 на углу Малого пр. и ул. Красного Курсанта на Петро­градской стороне. Около 15.00, надев на себя все самое теп­лое, что у меня было, я вышла из дому. Трамваи и автобусы уже давно не ходили, улицы были занесены снегом. Даже на Невском пр. вместо широкого тротуара была лишь узкая тропинка между валами снега. Стоял сильный мороз, но ветра не было.

В декабре немцы город уже не бомбили, а только обстреливали поочередно все районы. В тот день в центре и на Петроградской стороне было тихо, глухие разрывы снарядов слышались лишь со стороны Выборгского района. Я шла очень медленно, и, когда подошла к госпиталю, уже стемнело. На всем пути мне встретились всего несколько человек.

Предъявив часовому коман­дировку, я прошла в канцелярию. Заведующий делопроизводством взял бумагу и сразу отвел меня на кухню, расположенную в полу­подвальном помещении. Там пос­ле ужина выскребали большой котел, и мне дали несколько ложек теплой каши. Наутро началась моя военная служба, длившаяся 3 года 8 месяцев и 14 дней.

Меня определили на 3-е хирургическое отделение. Моими напарницами стали две студентки IV курса математического факультета. Нам отвели пост в физкультурном зале, где койки стояли так плотно, что между их рядами было всего 50-60 сантиметров. 

В госпитале лежали раненые, совершенно истощенные голодом. У некоторых была уже необратимая стадия дистрофии, и медперсонал, как ни старался, спасти их уже не мог. Помню фамилию первого умершего на моем посту – Менсутин. Я горько плакала, а через месяц или полтора привыкла и перестала рыдать. 

Работали мы сутки через сутки, очень уставали, но духом не падали. Летом 1942 г. крупных военных операций на Ленинградском фронте не было, и госпиталь почти опустел. Вы­свободившихся сестер послали на заготовку дров и сена для госпитальных лошадей. Около недели я проработала на сенокосе в Сертолово, затем меня забрали в город и отправили на курсы помощников методистов лечебной физкультуры. В июле и августе училась по­близости от гос­питаля в громадном здании курсов усовершенствования медсостава. Дальше были курсы методистов, после окончания которых в награду получила путевку в санаторное отделение ЭГ №2163 на Политехническом пр., где отдыхала две недели.

Вернувшись в свой госпиталь, узнала, что его отправляют на расформирование куда-то на Волгу. Меня же назначили старшим методистом ЛФК в ЭГ №1449 на ул. Герцена, 58. Раненых в нем пока не было, я занялась его обустройст­вом. И вдруг мы услышали по радио, что войска двух фронтов начали операцию по прорыву блокады. Начался аврал: раненых везли и днем и ночью, все палаты и нары были заполнены, так что пришлось ставить койки и на лестничных площадках. Я работала то в приемном покое на регистрации, то в операционной.

В день, когда было объявлено о прорыве блокады, я, после двух длительных операций надышавшись парами эфира и хлороформа, еле добралась до казармы, плюхнулась на койку и уснула мертвецким сном. Поэтому я не была очевидцем того, как ленинградцы праздновали прорыв блокады. От артиллерийского салюта в казарме сотрясались стекла в окнах, выходящих на ул. Герцена. Соседки по комнате занавесили окно у изголовья моей койки шинелью. Наутро только и было разговоров, что о салюте, о радости, испытанной ленинградцами.

В мае 1943 г. мне присвоили звание младшего лейтенанта административной службы. В июне 1944 г. госпиталь перебазировали на Карельский перешеек в Терийоки. Мы лечили раненых, штурмовавших линию Маннергейма и сражавшихся за Выборг.

В ноябре 1944 г. госпиталь свернули, погрузили в эшелон и отправили на 3-й Белорусский фронт, который первым вступил на территорию Германии.

После Дня Победы нас отправили на 2-й Дальневосточный фронт: 27 суток мы ехали через всю страну. Пока госпиталь разворачивался в Биробиджане, я по заданию эвакопункта с двумя автоматчиками сопровождала груз (в основном бочки с веществом, обез­зараживающим воду) для госпиталей, размещенных по берегам реки Сунгари. Плавала на самоходной барже, а когда возвратилась в Биробиджан, война уже кончилась, я демобилизовалась и продолжила учебу в университете.