Первый День Победы отмечали в Ленинграде все, а вместе с ними и писатели. Сего­дня одни из них вспоминают, как это было в городе, другие – в эвакуации, третьи – как довелось отметить праздник нашим солдатам уже позднее, во время войн в горячих точках.

Писатель, ветеран войны Даниил Гранин:

В День Победы мы с женой пошли на набережную. Там творилось что‑то невероятное! Люди были такими счастливыми, какими многие из них никогда не были. И такими горестными, какими тоже никогда не были. Все чувства обострились до предела. 

Мы отмечали Победу, которая для многих состояла из двух частей: первое – это то, что мы победили, и второе – то, что война закончилась. Это разные чувства – и оба святые.

Первый День Победы отмечали в Ленинграде все, а вместе с ними и писатели. Сегодня одни из них вспоминают, как это было в городе, другие – в эвакуации, третьи – как довелось отметить праздник нашим солдатам уже позднее, во время войн в горячих точках.

Писатель, блокадник Михаил Кураев:

То ли накануне, то ли за завтраком я умудрился совершить некое наказуемое деяние. Может быть, по­дрался со старшим братом, может быть, нагрубил, может быть, отказался есть кашу из непостижимых для родителей амбициозных сообра­жений… Уже не вспомнить. Но последствия памятны… Родители и образцовый старший брат, одетые по-выходному, в торжественной неспешности отправляются "в город". Это Кандалакша, 3 года державшая на своих плечах заполярный фронт. Почему же я был наказан в праздник? Только потом, чуть повзрослев, я понял, в чем дело. Все дело в том, что в нашей избушке не было замка, запиралась она только изнутри. Всегда нужен был сторож. А еще, повзрослев, подумал, что "наказанные" – неотъемлемая часть общественной системы, обнажающая несовершенство системы и как‑то это несовершенство компенсирующая. Может быть, и не случайно я попал в Комиссию по вопросам помилования.

Итак, я встретил День Победы на посту, который был доверен без полутора месяцев шестилетнему "часовому". Отревевшись, я вышел на крыльцо. На батарее за огородом было безлюдно. Только один часовой с винтовкой на плече (наверное, такой же бедолага, как я) тоскливо слонялся между каменных кладок. Задранные стволы по привычке смотрели в зенит. 

А мой праздник, мой День Победы придет в сорок шестом и тоже весной, когда отец в форме подполковника, с маузером в кобуре, вернется домой, прибавив к медали "За оборону Советского Заполярья" медаль "За Победу над Японией".

Писатель Илья Штемлер:

Мне было 12 лет, и я учился в пятом классе. В тот майский бакинский денек пацаны перед уроками гоняли в футбол на школьном дворе. Дворник – одноглазый Захар – отобрал мяч и объявил об окончании войны. Пацаны были недовольны, потому что наша команда явно выигрывала. А тут Захар влез со своей победой… "Домой идите, хулиганы!  Клянусь аллахом, сегодня главная победа".

Двор встретил меня непривычной тишиной. Лишь со стороны полуподвала, в котором жила моя бабушка, доносился непонятный звук. Обеспокоенный, я поспешил к бабушке, и увидел, как моя бабушка, авторитет и моральная опора всей нашей улицы, сидит на полу и плачет. Нет, не плачет, а воет… "Вот, Илюша, закончилась война, а мой сын Женичка, твой любимый дядя, не дожил до этого дня. Неизвестно, вернется ли и твой папа…" Бабушка вновь принялась проклинать Гитлера. И его родителей, и всех его родственников. Весь двор знал, что бабушкины проклятья, как правило, материализуются…

А через несколько дней вернулся мой папа. Он вошел в квартиру в мятой гимнастерке и сапогах, с медалью на груди. Пройдя всю войну от Моздока до Будапешта в должности санинструктора… "А… вот и Петя вернулся", – сказала бабушка так, словно папа вернулся из театра, где он до войны работал заведующим литературной частью. Папа, не снимая со спины тощий вещевой мешок, обнял плачущую маму, меня, сестренку и бабушку… Дядя Женя так и не вернулся, однако бабушка ждала его до самой смерти.

Писатель Александр Рубашкин:

Я был политизированным мальчиком, вернувшись в Ленинград из эвакуации после блокады с бабушкой. В 15 лет я заканчивал восьмой класс и следил за сводками регулярно. Берлин мы уже взяли, и утром 9 мая из черной тарелки репродуктора у себя дома я услышал, что мы победили. Учился я далеко от дома, школ в Ленин­граде после блокады было мало. Я побежал на Петроградскую сторону в район Госнардома. Народу повсюду было – тысячи, как на демонстрации. В ту пору мобильников еще не было, и никому из друзей я позвонить не мог. Откуда‑то звучала музыка, малознакомые люди обнимались. Часа два я дышал этим счастливым воздухом Победы, и, устав, пошел домой. Была теплая погода, всюду гремела музыка.

Писатель, участник войны в Афганистане Николай Прокудин:

Мне довелось встретить День Победы в Афганистане дважды: в 1986 г. и в 1987 г. Первый День Победы был спокойным и праздничным. А второй День Победы был одним из самых трагических за 2 года моей войны – батальон попал в настоящую мясорубку. В том бою погибли 12 человек и 36 ранило. Меня самого в этот день чудом не убили, три или четыре раза…

На мое удивление, колонна БМП вошла в кишлак легко. Не­ожиданно духи открыли стрельбу со всех сторон. Еще чуть‑чуть – и грохнут. Из башни высунулся Серега, что‑то крикнул, махнул рукой и вновь скрылся из вида. Я расстрелял последние два магазина и пополз к ящику за патронами. Едва я скрылся в канаве, как на том месте, откуда я вел бой несколько секунд назад, разорвались две мины.

Духи продолжали бесноваться из‑за того, что не могли никак меня достать… Лежа в воронке, я достал гранату из нагрудника и швырнул подальше, в сторону стреляющих из кустарника. "А теперь беги, беги, черт тебя побери!" – скомандовал я сам себе. Заставить себя это сделать было не просто. Вскочить, подняться, мчаться из последних сил. Пулей устремился в погоню за машиной и в несколько прыжков догнал ее. Догнать‑то догнал, но оба задних люка были закрыты! Даже у стоящей бронемашины его открыть – проблема! Дверь обычно удается отпереть ударом ноги по ручке. Рукой и на ходу – нереально. Но ужас и стремление к жизни делали свое дело. О чудо! Резкий рывок за рукоятку – и тяжелая дверца распахнулась, едва не сбив меня с ног. По броне барабанили пули, и некоторые, будто злобные шмели, залетали в открытый люк, застревая где‑то в глубине машины. Броню подбрасывало на ямах и кочках, но механик гнал, не разбирая дороги, к спасительному повороту… Я выбрался из люка, чихая и кашляя в клубах поднятой пыли.

"Никифорыч! Жив?! Что с тобой? Ты весь в крови! Куда тебя ранили?" – встревожился Серега, подбегая ко мне.

Я машинально попробовал стереть кровь с одежды, но сумел ее только размазать. "Лифчик" и маскхалат от головы до пят были перепачканы кровью. "Это не моя…"
Таким был мой День Победы в Афганистане.