В Санкт-Петербурге живет летчик-ас, герой РФ, подполковник запаса Валерий Чухванцев, который рассказал "Петербургскому дневнику", что общего между различными вооруженными конфликтами и как ему удалось спасти людей на горящем вертолете, изрешеченном огнем чеченских боевиков.

Валерий Чухванцев имеет высшую квалификацию «военный летчик-снайпер» – пилот, имеющий повышенный налет на различных типах самолетов (вертолетов) и выполнивший значительное количество боевых вылетов. Принимал участие в ликвидации межнациональных вооруженных конфликтов на территории бывшего СССР, международной миротворческой операции ООН в Судане. Участник первой и второй чеченских войн. Общий боевой счет почти 2 тыс. боевых вылетов на перевозку и десантирование войск, эвакуацию раненых с поля боя, доставку вооружения и боеприпасов в ведущие бой наземные подразделения. Налет составляет свыше 3,5 тыс. часов.

Вам довелось принимать участие в нескольких вооруженных конфликтах, что между ними общего?

Любое боестолкновение прежде всего большая беда для людей, особенно для гражданского населения. Гибнут близкие, в пламени войны сгорают дома, всюду царят голод и разруха.

Настоящим шоком стал один из первых на постсоветском пространстве осетино-ингушский конфликт. Совсем недавно была одна страна и дружба народов, и вот в одночасье все было забыто. Особенно страшно, что все говорят на одном языке, но уже не понимают друг друга.

В этом плане в Южном Судане, где я принимал участие в миротворческой операции ООН, было проще. Уже хотя бы потому, что мы общались через переводчика. Впрочем, когда тебя окружает стайка исхудавших детей, показывая пальцем в рот, кричит: "Пайлот, пайлот, биске, биске", – сложно оставаться равнодушным.

Как начался для вас первый чеченский конфликт?

У летчиков принято совершать облет территории, на которой предстоит работать. В это время как раз начинался штурм Грозного. Вернувшись в Беслан, где располагался наш полк, я открыл дверь кабины и увидел лужу алой крови. Замер на секунду. Потом пришлось переступить через нее и идти дальше.

Помню, над Чечней стоял плотный туман, пробиться через который не получалось ни у одной эскадрильи. А на командном пункте разрывался телефон: полевым госпиталям срочно требовалась кровь для переливания, запрашивали эвакуацию раненых. Несколько раз разведчик погоды пытался найти лазейку в непроницаемой стене тумана, все было безрезультатно.

Один из летчиков предложил ориентироваться по дорожным столбам и идти на минимальной высоте. Предприятие опасное, но нужно было что-то делать. Так, по столбам, мы добрались до Андреевской долины (западное предместье Грозного).

У нас всего два транспортных Ми-8, а раненых очень много. Рассчитали, сколько нужно топлива для возвращения, остальное слили в размочаленную танками жирную грязь, что позволило взять еще нескольких человек. Мы были единственные, кто тогда смог пробиться сквозь туман.

Когда начался вывод войск, я думал, что больше не окажусь в Чечне, но судьба распорядилась иначе. К первой чеченской мы были не готовы прежде всего морально, но уже к концу кампании все изменилось.

Расскажите, что произошло 17 мая 2008 года?

Второй чеченский конфликт. Мне поставили задачу по эвакуации двоих раненых из окруженной боевиками в Урус-Мартановском районе группы разведчиков.

Подлетаю к указанным координатам. Разведчики обозначили себя сигнальным дымом, но вокруг сплошной лес и скалы, садиться некуда. Принимаю решение зависнуть и на лебедке поднимать раненых.

Вниз к разведывательной группе спустился старший прапорщик Гена Пейкришвили, чтобы проконтролировать, как закреплены раненые. Бортовой техник Юра Головнев следил за подъемом, сообщая мне корректировки, чтобы не ободрать раненого о ветки. Подняли двоих и были уверены, что поднимаем Пейкришвили, когда "Рита" (речевой информатор РИ-65) невозмутимо проскрежетала: "Пожар правого двигателя". Это могло означать только одно – нас подбили.

Никаких хлопков я не слышал, да и куда там за шумом лопастей, удара тоже не было. По инструкции нужно немедленно заглушить горящий двигатель, но сделай я это, и мы рухнули бы на вековые сосны.

Решение пришлось принимать быстро. Кидаю вертолет от себя в разгон, нам срочно нужно найти место для посадки. Вижу русло реки, но горный поток покрыт зеленкой и валунами, сесть невозможно. Между тем огонь распространяется. Языки пламени пробиваются в кабину и пассажирский отсек, все в дыму. Счет идет на секунды. Заскакивает Юра, хватает еще один огнетушитель и ныряет обратно в салон. Все как могут пытаются сбить пламя, в ход идет запас пресной воды и даже забытая в салоне бутылка минералки. Люба, наша медсестра, тушила пламя физрастворами. Штурман Валера Евдокимов открыл блистер и скрутил карту тубусом, чтобы хоть немного разогнать дым в кабине. Стало хоть что-то видно и полегче дышать. Сопровождающая нас двадцатьчетверка могла только беспомощно наблюдать за развернувшейся драмой.

Мне удалось дотянуть до предгорья, там маленький хребет, пока движки тянут, решил срезать. Только на этот холм выскочил, как оба двигателя заглохли. Впереди показался какой-то домик, уже думал класть машину на крышу (может, пока ломаем кровлю, кто-нибудь да выживет), мысли невеселые. Тут Валера кричит, что сбоку есть небольшая площадка. Я туда, она, конечно, заросшая, с уклоном и изрыта окопами, но это был лучший вариант. Одна проблема – перед площадкой высоковольтная линия электропередачи, а у нас на стальном тросе висит боец. Делать нечего – кричу: "Руби!", благо хоть высота небольшая. На последнем импульсе вертолет перемахивает через ЛЭП и грузно плюхается на землю. Повезло, что не перевернулись, в общем, сели даже неплохо, на все три точки.

Вертолет в огне, раненых буквально выкинули из машины. В любой момент могли сдетонировать боезапас или топливо. На наше счастье рядом проходила колонна артиллеристов. Увидев наше пламенное приземление, солдаты бросились на выручку. Один из бойцов подбежал с ведром воды, я принял его и помчался тушить вертолет. Спустя некоторое время ветер сбил дым, пламени не было.

А что стало с бойцом, закрепленным на тросе?

Пошел искать Пейкришвили. Уж боялся, что грех на душу взял. Смотрю, а мне навстречу ковыляет взлохмаченный, как черт, боец, весь в листиках, веточках. Увидев меня, он как ни в чем не бывало говорит: "Не, ну мужики, а чего вы меня сбросили-то?" Оказалось, что, когда мы грузились, внизу завязался бой, и раненного в ногу бойца подняли вместо Пейкришвили.

Спрашиваю его, неужели не заметил, что нас подбили? Он мне говорит: "Да нет, коптите себе и коптите, как все машины. Когда вертолет тепловые ловушки отстрелил, класс, думаю, даже сфотографировать хотел, но телефон достать не успел. Лечу себе нормально, и тут вы меня обрубили. Вот, держите свой трос".

Как выяснилось позже, после нашего стремительного отбытия Пейкришвили вручили снаряжение одного из раненых, и он еще несколько дней партизанил с разведчиками по лесам.

Через некоторое время за нами прилетел командир полка. Раненых погрузили в командирскую машину, туда же сложили снятое с вертолета вооружение и личное оружие. Взлетаем, а я смотрю, наш-то вертолет остается один, без охраны, и артиллеристы уходят, у них свои задачи. Ну как его можно было бросить? В последний момент выпрыгиваю, за мной мой экипаж.

Проблема в том, что наше оружие улетело вместе с командирским вертолетом. К счастью, скоро прибыли команда техников и боевое охранение. Через 3-дня мы своим ходом вернулись в расположение полка. Экипаж, пассажиры – все живы. Вот только вертолет наш потом отправили на рембазу в Калининград, где сказали, что он уже непригоден для полетов.